Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 24 августа 2018, 22:00
И переулок, и улица находятся на Запсковье. Когда-то те места назывались: Ново-Церковная слобода. 14 июля 1923 года президиум Псковского губисполкома постановил переименовать Ново-Церковную слободу в улицу Белинского. Ещё лет десять после переименования жители называли это место «Слободой Белинского». В 1951 году улица стала длиннее – за счёт Северного переулка.
Символично было переименование именно Ново-Церковной слободы – учитывая отношение Виссариона Белинского к Церкви.
Знаменитый критик разделял Христа и Церковь. Можно сказать, противопоставлял, в том числе и в скандально знаменитом письме Гоголю («Что вы нашли общего между Ним /Христом/ и какою-нибудь, а тем более православною церковью?»)
Вот несколько цитат Белинского о религии: «Вне религии вера есть никуда не годная вещь» (1847 год); «Для меня Евангелие – абсолютная истина… надо читать чаще Евангелие – только от него и можно ожидать полного утешения» (1840 год); «Религия есть основа всего и без неё человек – ничто» (1837 год).
Совсем иначе в те же годы он высказывался по поводу Русской православной церкви: «Никто так пошло не врёт о религии и своим поведением и непосредственностию не оскорбляет её, как русские попы, – и, однако ж, из этого не следует, чтобы религия была вздор» (1840 год).
Внук сельского священника, Белинский с ранних лет научился различать Церковь и веру в Христа.
Фраза о русских попах – цитата из письма, адресованного литературному критику и переводчику Василию Боткину. Разговор в том письме шёл даже не о религии, а о литературе. Но для Белинского литература и религия были взаимосвязаны. Видимо, по этой причине некоторые его критические статьи так напоминают проповеди.
Виссарион Белинский. Рисунок К. Горбунова.
«Если добродушный юноша мучил тебя литературным враньём, - писал он Боткину, - из этого ещё не следует, чтобы литература была вздор». Но разницу между литературой и религией он тоже видел. Иначе бы не написал: «Литература имеет великое значение: это гувернантка общества. Журналистика в наше время всё: и Пушкин, и Гёте, и сам Гегель были журналисты…»
Ничего себе: «гувернантка общества». Звучит двусмысленно, хотя Белинский литературу обидеть не хотел, имел в виду, что литература - «воспитательница общества».
Но гувернантка эта была приходящая, потому что большая часть российского общества грамоты не знала вообще, а та, что знала – в большинстве своём предпочитала читать что-нибудь легковесное. Книги Пушкина продавались плохо. Некоторые произведения вообще не издавались – по цензурным соображениям. Белинский это испытал на себе.
В советское время Белинского (его фамилия на самом деле была Белынский, от названия села Белынь Пензенской губернии) представляли исключительно как атеиста. Сегодня больше делают акцент на том, что евангелие для него было – абсолютная истина. Но куда тогда девать прочие его высказывания? Например, письмо Герцену, написанное в Петербурге 26 января 1845 года. В нём сказано: «…и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут, и люблю теперь эти два слова, как следующие за ними четыре. Всё это так, но ведь я по-прежнему не могу печатно сказать всё, что я думаю и как я думаю. А чёрт <ли> в истине, если её нельзя популяризировать и обнародовать? - мёртвый капитал». Видимо, такое в тот день у Белинского было настроение.
Но дело не только в настроении. Белинский был склонен к амбивалентности (двойственности). Отчасти это была попытка быть объективным. Он искал плохое в хорошем и наоборот. Однако временами это доходило до каких-то невообразимых крайностей. Впрочем, в лексиконе Белинского имелось другое словцо: неконсеквентный. Виссарион Белинский применил польское слово niekonsekwentny (непоследовательный), написав о нелюбимых им славянофилах: «Они подлецы и трусы, люди неконсеквентные». Кто бы говорил… Временами он сам был неконсеквентный. Да Белинский и сам признавался: «Иная мысль живёт во мне и полчаса». Но за эти полчаса можно многое натворить. Например, написать статью или письмо. Мысль в его голове скоро поменяется на противоположную, но статья останется, письмо отправится в другой город. А потомки через 150 лет будут читать и гадать: что же на самом деле думал знаменитый критик?
Отношение Белинского к разным идеям, в том числе к религиозным, напоминает его же отношение к женщинам. Любить можно сильно, но недолго. Зато потом можно долго ненавидеть. «А брак – что это такое? – писал он в июле 1841 года. - Это установление антропофагов, людоедов, патагонов и готтентотов, оправданное религией и гегелевскою философией. Я должен всю жизнь любить одну женщину, тогда как я не могу любить её больше году».
Любил – разлюбил. Всё просто.
«Я опрометчив и способен вдаваться в дикие нелепости…», - объяснялся Белинский в 1842 году в письме Гоголю. И это трудно назвать раскаянием. Иногда кажется, что своей опрометчивостью он даже гордился.
Белинский писал в 1841 году Боткину: «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи. Я с трудом и болью расстаюсь с старой идеей, отрицаю её донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита». В этом чувствуется бравада. Он был человек крайностей, и это неизбежно сказывалось на качестве его критических работ. Прозелит – человек, обращённый из одной веры в другую. Это как на качелях раскачиваться – туда-сюда. Дух захватывает. Но для того чтобы захватывало, надо метаться, бросаться из крайности в крайность, и получать от этого удовольствие.
В смысле двойственности Белинский похож на нашего современника – Дмитрия Быкова. У многостаночника Быкова в разных изданиях на одну и ту же тему обнаруживаются обнародованные мысли и за, и против. Не случайно же цитаты Дмитрия Быкова постоянно попадают в рубрику «Дерьмометр» на запрещённом в России сайте Грани.ру. Он, конечно, потом говорит, что его опять неправильно поняли, «вырвали из контекста». Но Быков, как и когда-то Белинский, из тех литераторов, которые словно рождены, чтобы их слова «вырывать из контекста».
В августе 2018 года Быков в статье о Евтушенко в журнале «Дилетант» написал: «Пражская весна до сих пор оценивается исходя из того, что её раздавили, - и тем самым Дубчек и его единомышленники получают абсолютную моральную правоту. СССР как бы взял на себя грех - а если бы её НЕ раздавили, трудно представить, что бы это было. Могло обойтись, а могло привести к хаосу…». И как это понять? Не удивительно, что некоторые поняли, что Быков, можно сказать, оправдывает ввод войск в Прагу в 1968 году.
А как понять Белинского с его высказываниями о Христе? Он мог говорить о Христе высокопарно, а мог матерно. Во всяком случае, Фёдор Достоевский в письме Николаю Страхову в мае 1871 года писал о покойном Белинском: «Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нём и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное, самолюбия. Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо Него, неужели себя, тогда как мы так гадки. Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость…».
Может быть, Достоевский врал? Наговаривал? Но скорее всего, Белинский что-то похожее действительно говорил – при определённых обстоятельствах (он вообще умел и любил ругаться, в том числе и в письмах; в изданных письмах самые крепкие слова изъяты). «Отрицание - мой бог», - утверждал он. А при других обстоятельствах писал: «Для меня Евангелие – абсолютная истина».
Так случается, что «абсолютных истин» бывает несколько – на разные случаи жизни.
Вот и Быков способен сказать и так, и эдак. Некоторые считают его рупором российского свободомыслия. А потом этот «рупор» скажет что-нибудь вроде: «Я считаю, что если Родина причиняет тебе неудобства, то никто тебя не держит - пошёл вон!»
Есть ещё одно сходство: оба – и Быков, и Белинский - социалисты. Ленин ценил Белинского, а Быков ценит Ленина («Он /Ленин/ научил эту массу прямой и свободной речи»).
У Белинского репутация западника. Славянофилов он называл «славенопердами» («Бедные славеноперды! они свыше осуждены на бездарность»). В посмертных публикациях его писем обычно делали купюры и останавливались на полуслове: «славяноп…» Правда, к концу его жизни выяснилось, что у Белинского и славянофилов есть много общего. Некоторые даже уверяли, что проживи он подольше, то непременно бы стал полноценным славянофилом. С этим, правда, не был согласен Достоевский («О, напрасно писали потом, что Белинский, если бы прожил дольше, примкнул бы к славянофильству»).
Но ведь и «либерал» Быков вдруг начнёт цитировать свою ученицу, рассказывающую, что «Запад деградирует на глазах»... А свою мысль Быков закончит, как будто его фамилия – Проханов: «Я абсолютно убежден, что Россия действительно укажет миру свет, как указала его в 1917 году». Фраза: «Распад СССР – это, соглашусь с Владимиром Владимировичем Путиным, величайшая трагедия», - это тоже Быков.
Когда он это произносит, то не может не понимать, какая последует ответная реакция.
Быков любит, когда его ругают. Часто подставляется сознательно, лезет на рожон. Белинский тоже лез. Ответная ругань его, похоже, вдохновляла. Не меньше, чем Быкова.
В 1837 году в письме славянофилу Константину Аксакову лечившийся в Пятигорске Белинский расскажет о себе: «Я жил доселе отрицательно: вспышки негодования были единственными источниками моей деятельности. Чтоб заставить меня почувствовать истину и заняться ею, надо, чтобы какой-нибудь идиот, вроде Шевырева, или подлец, вроде Сенковского, исказил её».
Чтобы появились вспышки негодования, нужен сильный повод. Надо чем-то сильно возмутиться или хотя бы вызвать огонь на себя. Есть в этом что-то мазохистское.
В декабре 1840 года Белинский напишет Боткину о литераторе и издателе Николае Полевом: «Говорят, он недавно был болен водяною в голове (от подлых драм) - пусть заведутся черви в его мозгу, и издохнет он в муках - я рад буду».
Чтобы там ни говорили, но на примерного христианина Белинский точно был не похож. Христианского смирения у него точно не было. Своих недоброжелателей он прощать не собирался. Иначе бы не писал: «О, пусть вывалятся из них кишки, и пусть повесятся они на собственных кишках, я готов оказать им последнюю услугу – расправить петли и надеть на шеи».
Некоторые статьи Белинский подписал псевдонимом «Пётр Бульдогов» - после того, как Иван Панаев пересказал ему встречу с Фаддеем Булгариным. Булгарин, имея в виду Белинского, будто бы произнёс: «Так это бульдог-то, которого выписали из Москвы, чтобы травить нас?..»
Возможно, Белинский бы и занимался травлей, но у него не было власти. Так что всю его публичную и непубличную ругань травлей назвать сложно. Скорее, травили его, а особенно его почитателей. Хотя задатки тирана у него были. В своих критических статьях он временами высказывался, словно вершил суд.
«Я чувствую, - писал Белинский, - что, будь я царём, непременно сделался бы тираном». Но царём он не был.
Хотя разве чтобы стать тираном, обязательно надо быть царём? Достаточно быть революционером. И Белинский делает признание – пишет о том, что «начинает любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнём и мечом истребил бы остальную». Нельзя сказать, что это жестокость ради жестокости. Это скорее признак бессилия.
Мысленно Белинский уже пролил кровь несколько тысяч людей и нашёл тому, как ему кажется, разумное объяснение: «Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижениями и страданиями миллионов».
Российские революционеры рассуждали точно так же. Они железной рукой толкали «глупых людей» в счастливое будущее. Проливали кровь. Вначале убивали тысячи. Потом десятки тысяч. Но остановиться было трудно. Пришлось убивать миллионы.
Самый ключевой вопрос: а был ли Белинский критиком? Сегодня подобным вопросом задаются, когда оценивают критические работы Дмитрия Быкова. Сколько раз говорилось, что рецензии Быкова лишь повод для высказывания и к литературной критике отношения не имеют. Но ведь и о Белинском говорили то же самое.
Достоевский в письме Страхову подробно написал, почему, по его мнению, Белинский критиком был никуда не годным: «Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет <…> Я помню моё юношеское удивление, когда я прислушивался к некоторым чисто художественным его суждениям (например, о “Мёртвых душах”). Он до безобразия поверхностно и с пренебрежением относился к типам Гоголя и только рад был до восторга, что Гоголь обличил. <…> Он обругал Пушкина, когда тот бросил свою фальшивую ноту и явился с “Повестями Белкина” и с “Арапом”. Он с удивлением провозгласил ничтожество “Повестей Белкина”. Он в повести Гоголя “Коляска” не находил художественно цельного создания и повести, а только шуточный рассказ. Он отрёкся от окончания “Евгения Онегина”. Он первый выпустил мысль о камер-юнкерстве Пушкина. Он сказал, что Тургенев не будет художником, а между тем это сказано по прочтении чрезвычайно значительного рассказа Тургенева “Три портрета”. Я бы мог Вам набрать таких примеров сколько угодно для доказательства неправды его критического чутья и “восприимчивого трепета” <…> О Белинском и о многих явлениях нашей жизни судим мы до сих пор ещё сквозь множество чрезвычайных предрассудков».
Можно подумать, что Достоевский просто сводит счёты. Однако и сам Белинский вынужден был признать, что иногда в упор не видел таланты: «… Всего тяжелее мне вспоминать о «Горе от ума», которое я осудил с художественной точки зрения .., не догадываясь, что это благородное гуманистическое произведение».
О Тургеневе уже было сказано. В 1847 году Белинский написал Тургеневу: «Мне кажется, у вас чисто творческого таланта или нет вовсе, или очень мало». Обнадёжил молодого литератора.
Про самого Достоевского и говорить нечего. Это ведь о нём Белинский высказался в 1848 году в письме Анненкову: «Достоевский - ерунда страшная… Каждое его новое произведение - новое падение... Надулись же мы, друг мой, с Достоевским – гением… Я, первый критик, разыграл тут осла в квадрате». Того – не разглядел, этого – не понял… Ранний Пушкин – плох, поздний – тем более, особенно его проза… О Грибоедове и говорить нечего… Но Белинский не был бы Белинским, если бы не оставил о тех же авторах положительные отзывы. Это очень удобно – не для Белинского, а для шустрых потомков. Политический ветер подул в противоположную сторону, и можно извлекать подходящие цитаты, а о прежних – забыть. Одним словом, неконсеквентный.
Виссарион Белинский. Акварель К. Горбунова, 1838 г.
Причина таких крайностей, видимо, в том, что Белинский часто оценивал не художественные качества произведения, а общественную значимость. И если общественно-политические взгляды писателя не соответствовали взглядам самого Белинского, то пиши пропало.
Достоевский позднее о Белинском высказался в духе самого Белинского, используя его лексику. «Белинский (которого вы до сих пор ещё цените) именно был немощен и бессилен талантишком, а потому и проклял Россию и принёс ей сознательно столько вреда…», - написал Фёдор Достоевский Николаю Страхову.
Ругань в адрес «неистового Виссариона» требовала дополнительных пояснений. И они последовали: «…Я обругал Белинского более как явление русской жизни, нежели лицо: это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни…». «Разве не враг отечества сознательный»? – задаёт Достоевский в письме Майкову в 1868 году риторический вопрос о Белинском. Тот у Достоевского ни больше, ни меньше как «смрадная букашка».
Сразу видно, что Достоевский в юности был внимательным читателем Белинского.
К концу ХХ века мысль о том, что Белинский никаким критиком не был, стала уже общим местом. Об этом писали представители разных направлений – от «патриотов»-почвенников до западников. У Петра Вайля и Александра Гениса в «Родной речи» говорится: «Вообще-то Белинский скорее журналист, нежели критик».
Он потому и стал знаменитым критиком, что занимался самовыражением – шутил, негодовал, развлекался и развлекал, фамильярничал. И тем самым на фоне угрюмых «буквоедов» выделялся.
Если полистать рецензии Белинского, то можно подумать: несчастный человек. Сколько графоманских книг ему пришлось не только прочесть, но и за свою короткую жизнь проанализировать. Но это неизбежность для его профессии. Пушкины и Лермонтовы рождаются редко. И здесь важно выбрать верный тон.
Если бы не чувство юмора, Белинский точно умер бы намного раньше, хотя прожил даже меньше Гоголя и Пушкина – умер в 36 лет.
Вот отрывок из рецензии на книгу некоего Александра Градцева: «Давно ли вышли стихотворения г. Бочарова; давно ли восхищались мы поэмою г. Молчанова "Повесть Ангелина"2 - и вот являются "Цветы музы" г. Градцева...»
Простодушный читатель может подумать, что Белинский пишет всерьёз и действительно восхищается Молчановым, а вслед за ним и Градцевым.
Но Белинский недолго делает вид, что поклоняется новому таланту: « Муза г. Градцева произращает не одни цветы, но и целые деревья: на первый случай она потчует только суком с большого дерева». А заканчивается рецензия словами: «Читайте - и страдайте».
Он и сам читал и страдал. А страдание пытался излечить едким смехом, благо было от чего смеяться. «Мне небо отвагу и силу дало // Носиться над бурною глубью; // Разрежу я ваше седое чело // Своею широкою грудью!» Это строфа из стихотворения Александра Градцева.
Итак, Белинский читает произведения Щеткина, Степанова, Зотова, Чужбинского, Третьякова, Чернецкого, Скачкова, Соколова, Волкова, Шаховой, Падерной... А ещё упоминает «прекрасные стихотворения гг. Сушкова, Бахтурина, Быстроглазова…» Нет сомнений, что стихи Бахтурина или Быстроглазова настолько же прекрасны, насколько и Градцева.
Один из излюбленных приёмов Белинского – безжалостное пародийное восхваление. Произведение «Ангелина» Николая Молчанова самый знаменитый русский критик всех времён оценил так: «Классики, то есть люди, требующие от поэзии здравого смысла, пожалуй, скажут, что это не романтизм, а галиматья; но кто же верит этим чёрствым душам, которые не понимают того, что поэзия не математика и что чем она туманнее, тем возвышеннее!..» Он как бы заступается, но от этого Молчанову должно было быть не легче.
Ознакомившись с книгой стихов Димитрия Сушкова, Белинский высказывается: «Новый поэт!.. Новое светило восходит на горизонте нашей поэзии: привет ему!». Сушкову это ничего хорошего не сулит.
Но на очереди уже очередной стихоплёт – некто С. Тёмный: «Эта книжечка, состоящая из сорока четырех страниц в осьмую долю листа и напечатанная крупным шрифтом и с ужасными пробелами, которыми в наше время авторы прикрывают нищету своего ума и фантазии, не хватающих даже и на три порядочные страницы, эта книжечка поразила нас своею странностию…»
Бульдог умел и кусаться, и лаять, и вилять хвостом – чтобы потом укусить.
Досталось от Белинского и автору книги, о которой в Пскове иногда вспоминают до сих пор. Речь о сочинении А. Андреева «Довмонт, князь псковский». Это был вышедший в 1835 году исторический роман из жизни XIII века.
Начало рецензии Белинского такое: «Чудный роман! Удивительный роман!». Не менее впечатляет окончание рецензии: «Чудный роман! Удивительный роман!» Остальное можно не читать. И так всё ясно. Хотя, если есть немного времени, то можно узнать, что роман литературный критик не осилил, и скрывать этого не стал: « Я, признаться, не дочёл его второй части, не потому, чтобы он показался мне скучен, вял, бестолков и бездарен; но потому, что я люблю хорошего понемножку и всегда имею привычку дочитывать хорошие книги по листочку в день, вместо лакомства, вместо конфект…» Это стиль Белинского. Ему здесь нет смысла негодовать. Андреев – не Гоголь, чтобы тратить на него душевные силы. Можно просто слегка поиздеваться, заодно позабавив прогрессивную студенческую молодёжь: «Чувство патриотизма у почтенного автора доходит до nec plus ultra: все татары у него подлецы и трусы, которые бегают толпами от одного взгляда русских богатырей; русские все благородны, великодушны и храбры, едят и дерутся, как истинные герои Владимировых времён. Даже иноверцы, служащие Руси, от литвина Довмонта до черкеса Сайдака, отличаются храбростию, чистейшею нравственностию и превосходным аппетитом…»
А ещё Белинский невольно поспособствовал формированию писателя Достоевского. Внедрённый в кружок петрашевцев студент Пётр Антонелли 16 мая 1849 года донёс «его высокопре(восходительст)ву И. А. Набокову», чем же занимался 27-летний Достоевский на собрании у Петрашевского: «В собрании 15 апреля (...) Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским, и в особенности письмо Белинского к Гоголю».
Принимавших участие в собрании, в том числе Достоевского, задержали. Напрасно он говорил, что читать – не значит поддерживать. В уголовном деле Достоевского сказано: «Относительно статьи - переписка Белинского с Гоголем - подсудимый Достоевский объясняет, что, точно, читал её на одном из вечеров Петрашевского, но при этом не только в суждениях его, но даже в интонации голоса или жесте во время чтения не было ничего способного выказать пристрастие к которому-либо из переписывавшихся. Письмо Белинского написано слишком странно, чтобы возбудить к себе сочувствие; оно наполнено ругательствами, написано желчно и потому отвращает сердце; читал же оное, как замечательнейший литературный памятник, будучи уверен, что письмо то не может привести никого в соблазн».
Но Достоевского всё равно на всякий случай приговорили к смертной казни, в последний момент заменив её на каторгу. Белинский к тому времени уже умер, а Достоевский отправился в Сибирь. Представляете, отбывать каторгу за чтение письма человека, который о тебе написал, что ты - «ерунда страшная».
В ХIХ веке в России сажали за чтение писем Белинского. В советские времена могли посадить за чтение изданных в эмиграции книг Набокова и Цветаевой. Сегодня с лёгкостью возбуждаются уголовные дела за лайки, репосты, мемы и демотиваторы. Нынешние антонелли не теряют бдительность и доносят, куда надо. Традиция не прерывается.
Однажды Виссарион Белинский написал: «Я теперь совершенно сознал себя, понял свою натуру: то и другое может быть вполне выражено словом Tat, которое есть моя стихия». Нет, он был не критик, он был Tat (в переводе с немецкого - действие, поступок). Не тать, а Tat. В честь таких называют города (город Белинский в Пензенской области, бывший Чембар), в честь таких называют улицы и переулки.
.jpg)
