Нравственная усталость

В Пскове улица Гоголя и улица Некрасова – совсем рядом. Выглядываете из одного окна Дома Советов, где находится областное руководство, - там улица Некрасова, выглядываете из другого – там улица Гоголя, бывшая Ивановская. Как правило, имена писателей присваивались псковским улицам в советское время, но Гоголь удостоился этого раньше – в начале ХХ века (в память о пятидесятилетии со дня смерти писателя Ивановскую в 1902 году переименовали в Гоголевскую).

«Это юная Россия, во всей её наглости и цинизме»

В этот текст включены отрывки из моей статьи 2009 года. Она в России в бумажном варианте не выходила – публиковалась только в журнале «Венский литератор». В том году отмечали 200-летний юбилей Гоголя. Поэтому статья называлась «Груз 200» и открывалась эпиграфом из Абрама Терца («Гоголь выматывает. Зато какие ландшафты!»)

Николай Гоголь сам себя вымотал и умер в 42 года. Его смущал, прежде всего, смех, который его произведения вызывают.

Гоголевский смех особенный. Горький. Густой. Не всем он показан. Сам Гоголь от него быстро устал.

За четыре года до смерти Гоголь сидел в Неаполе и писал Жуковскому письмо, ныне известное как статья «Искусство есть примирение с жизнью». Перед путешествием в Иерусалим на него нашло желание исповедоваться, и Гоголь решил, что Жуковский – самый подходящий исповедник («хочу тебе исповедаться; кому же, как не тебе?»).

Так, наверное, каются в грехах священнику. Здесь, мол, прелюбодействовал, здесь взял чужое, здесь обманул… Но у Гоголя были совсем другие грехи.

«Никогда, например, я не думал, что мне придётся быть сатирическим писателем и смешить моих читателей», - писал он не без сожаления.

В середине 30-х годов начинающий писатель Гоголь-Яновский обнаружил, что добродушный смех, вызываемый его произведениями, постепенно сменяется каким-то другим… Гоголь почувствовал, что смех может причинять боль тем, кого высмеивают. Или вообще посторонним людям.

Он напишет: «Если сила смеха так велика, что её боятся, стало быть, её не следует тратить по-пустому».

Так появилась пьеса «Ревизор», а потом и спектакль. После премьеры 26-летний драматург Гоголь оказался озадачен. Реакция публики была одобрительная. Но автор видел, что смеялись не там и не по тому поводу. «Представленье "Ревизора" произвело на меня тягостное впечатление. Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мне хотелось убежать от всего», - рассказывал Гоголь.

Последующие годы он часто этим занимался: убегал от всего. Не только когда сжигал второй том «Мёртвых душ», но и тогда, когда сочинял первый том.

Моллер Ф. Портрет Николая Васильевича Гоголя (Начало 1840-х).

Здесь был неразрешимый конфликт между ненормативным талантом и человеком нормы. Первые годы писатель в нём побеждал человека.

Гоголь оправдывался: «Я решился собрать всё дурное, какое только я знал, и за одним разом над ним посмеяться - вот происхождение "Ревизора"! Это было первое моё произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество, что, впрочем, не удалось: в комедии стали видеть желанье осмеять узаконенный порядок вещей и правительственные формы, тогда как у меня было намерение осмеять только самоуправное отступленье некоторых лиц от форменного и узаконенного порядка».

Выяснилось, что выдуманные герои могут поступать вопреки желанию автора.

Разве искусство есть примирение с жизнью? «Ревизор» в том виде, в каком он был написан первоначально, был непримирим.

Зато желающих примирить его вокруг было немало. Среди нихвлиятельные литераторы и критики Осип Сенковский (он же – Барон Брамбеус), Фаддей Булгарин…

В «Ревизоре», возмущался Сенковский, «нет ни завязки, нет развязки потому, что это история одного известного случая, а не художественное создание... все действующие лица - плуты или дураки: оно и не могло быть иначе, - анекдот выдуман только на плутов и дураков, и для честных людей в нём даже нет места».

Булгарин был того же мнения, считая, что Гоголь «основал свою пьесу не на сходстве или правдоподобии, а на невероятности и несбыточности».

Так возникла идея сочинить настоящего «Ревизора». «Государственникам» хотелось показать, что такое настоящая драматургия и настоящая жизнь. Вскоре такая пьеса появилась. Она так и называлась – «Настоящий ревизор». Её автором, как позднее выяснилось, был некто Дмитрий Циционов – князь, военный, драматург. «Настоящего ревизора», написанного по горячим следам «ненастоящего» гоголевского «Ревизора» в 1836 году, через три месяца после премьеры «Ревизора» даже поставили и показали в Петербурге, а потом привезли в Москву. И вскоре забыли. Хотя в Петербурге спектакль шёл на той же сцене Александринского театра в связке с оригинальным спектаклем по пьесе Гоголя.

Булгарин объяснил, чем нехороша гоголевская пьеса: «Люди, у которых автор отнял все человеческие принадлежности, кроме дара слова, употребляемого ими на пустомелье. Городничий, земский судья, почтмейстер, смотритель училищ представлены величайшими плутами и дураками. Помещики и отставные чиновники - ниже человеческой глупости... Купцы и подрядчики сущие разбойники; полицейские чиновники - ужас!»

У князя Циционова всё было иначе. Хлестаков - ненастоящий ревизор, а статский советник Алексей Проводов, явившийся в этот же провинциальный город, - настоящий. И концовка пьесы «Настоящий ревизор» выдержана в «государственном» духе. Ревизор произносит: «Я тот самый, которому поручено от высокого начальства восстановить порядок, ниспровергнутый гнусным злоупотреблением власти».

То есть, сочинена пьеса «правильно», в том смысле, что автора не заподозришь в нелояльности к власти. Ревизор Проводов – полная противоположность Хлестакову. Это положительный герой во всех отношениях. Он ведёт себя как следует и убивает смех в самом зародыше. Землянику судят, городничего отстраняют от власти, Хлестаков уезжает служить прапорщиком, Марья Антоновна выходит замуж за настоящего ревизора. Справедливость торжествует. Кому нужен такой спектакль? Разве что, Циционову.

Сохранились высказывания современников после премьеры гоголевского «Ревизора». Гоголя называли «врагом России», которого «следует в кандалах отправить в Сибирь», писали, что «на злоупотреблениях нельзя основать настоящей комедии», и вообще, «это юная Россия, во всей её наглости и цинизме». Юную Россию представлял Гоголь. «Ревизор» задел, а вот «Настоящий ревизор» был настолько никчёмен, что задеть не мог и исчез, так что следов сыскать трудно.

Однако пройдёт время, и Гоголь начнёт сомневаться в пользе своих сатирических вещей. Некоторые его мысли, высказанные в письмах и записных книжках, звучат так, словно они принадлежали Булгарину, Сенковскому или Циционову («…перо писателя обязано служить исти<не> и беспощадное жало сатиры коснулось, вместе с искоренением злоупотреблений, и того, что должно составлять святыню»).

Гоголю стало мерещиться, что он замахнулся на святыни.

«Соотечественники, я вас любил…»

Неудержимы пошлость и корысть, глупость и зависть... Это питательная среда гоголевских книг и всей нашей жизни. И, значит, Гоголь будет ещё долгое время нам понятен и, в некотором смысле, приятен. Остановки в Нежине, Полтаве, Петербурге, Иерусалиме, Берлине, Риме ... Есть вечный город, а есть вечные дороги с вечными темами.

Шелестят страницы «Выбранных мест из переписки с мёртвыми душами». Мёртвые души оживлены. Степан Пробка, Пётр Неуважай-Корыто, Максим Телятников... Не одна футбольная команда наберётся. Из них можно собрать сборную и красиво проиграть.

Русский народец по-прежнему не любит умирать своей смертью и всё норовит умереть невпопад, под забором, в тёмной подворотне или на очередной войне... Умереть от избытка чувств, градусов, пуль... Неважно от чего, но непременно от избытка.

Иванов А.А. Два незаконченных рисунка-портрета Н.В. Гоголя, акварель. 1840.

За «русский народец» в свое время Гоголю-Яновскому немало критики перепало. Кое-кто считал его личностью тёмной, клеветником и искусителем. Но больше всего Гоголю досталось от себя самого. К себе был он необыкновенно безжалостен, и оставил на своих страницах сотни словесных автопортретов. Что-то потом сжёг, но многое оставил и издал, тем самым, заставив «над собой» яростно смеяться.

При всей своей болезненности, он заварил здоровый смех. А здоровым смех стал потому, что основан был на любви. «Соотечественники,- писал Гоголь уже дрожащей рукой. - Я вас любил; любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал Бог, за которую благодарю его, как за лучшее благодеяние, потому что любовь эта была мне в радость и утешение среди наитягчайших моих страданий».

Другие писатели успевали ещё и крутить романы, и жениться, и стреляться, участвовать в заговорах и в войнах, сидеть в тюрьмах и заниматься дипломатией. Гоголь ничего такого делать не успевал. Для него слово было не только в начале. Оно было всюду. Из слов, главным образом, и состояла его жизнь. В его словах есть и вкус, и цвет... Маленький, скованный, с кривым носом и острым слухом, Гоголь взял на себя груз, который не по силам было вынести никому другому. Он решил изменить русский мир, и сделать это с помощью того, чем владел в совершенстве. Гоголь смело запустил в русский мир свои слова, вложенные им в разноцветные книги. Но мир, почему-то, не спешил поддаваться.
Гоголь был главный миссионер русской литературы. Оттого и жизнь прошла стороною. Гоголь ещё в юности поступил на службу, на Службу. Но не в департамент. Он вознамерился служить людям с помощью слов, и к этой службе всю жизнь относился чрезвычайно серьёзно.

Вообще-то, люди с сильным чувством юмора ходить в миссионерах не стремятся. Не принято это у них. Как правило, подобное миссионерство выглядит как-то глуповато. Публика вслед тыкает пальцами и посмеивается. Кто-то, правда, внимает, но прижизненной благодарности, чаще всего, не дождаться.

Другие писатели в последующие полторы сотни лет подвергались гражданской казни, ходили на каторгу, регулярно расстреливались...

Гоголь же сам себе устроил каторгу, подверг себя гражданской казни... «Мне кажется даже, что во мне и веры нет вовсе; признаю Христа Богочеловеком только потому, что так велит мне ум, а не вера...», - подписал он себе безжалостный приговор. Но не он один.

Венецианов А.Г. Портрет Н.В. Гоголя. Литография. Овал. 1834.

Виссарион Белинский после прочтения «Выбранных мест из переписки с друзьями» в письме Гоголю вынес ему свой приговор: «Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель».

«Проповедник кнута, апостол невежества…»

Белинский обидных выражений не жалел. Не писал, а клеймил: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов - что Вы делаете?!! Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною...»

Ещё бы, после хвалебных слов Гоголя о расправе над крестьянами ещё и не такое напишешь, особенно если вы – Белинский, и жить вам осталось меньше года.

Белинского впечатлило, что Гоголь давал советы для укрепления связи помещика и крестьянина. Советы, мягко говоря, спорные, вроде этого: «Никак не пренебрегайте расправой и судом. Не поручайте этого дела управителю и никому в деревне: эта часть важнее самого хозяйства. Судите сами. Этим одним вы укрепите разорванную связь помещика с крестьянами… Судите всякого человека двойным судом и всякому делу давайте двойную расправу».

Гоголь заодно и себе устраивал двойную, а то и тройную расправу. «В критиках Булгарина, Сенковского и Полевого, - писал он в «Выбранных местах…», - есть много справедливого, начиная даже с данного мне совета поучиться прежде русской грамоте, а потом уже писать». Речь, между прочим, о «Мёртвых душах». Барон Брамбеус советует Гоголю поучиться русской грамоте, и Гоголь смиренно соглашается. Восхитительная картина. Но Белинскому некогда было этим восхищаться.

Гоголь в отчаянии сбрасывал груз, который накопил за двадцать с лишним лет литературной деятельности. Была бы возможность, сжёг бы и первый том «Мёртвых душ», и многое другое.

Гоголь с лёгкостью находит объективные причины, по которым часть читателей отшатнулась от «Мёртвых душ». «Пошлость всего вместе испугала читателей, - объясняет автор. - Испугало их то, что один за другим следуют у меня герои один пошлее другого, что нет ни одного утешительного явления, что негде даже и приотдохнуть или перевести дух бедному читателю и что по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет. Мне бы скорей простили, если бы я выставил картинных извергов; но пошлости не простили мне. Русского человека испугала его ничтожность более чем все его пороки и недостатки».

Шествие в храм славы. Карикатура на писателей 40-х гг. из журнала Ералаш - 1846. Г.В. Гоголь изображен посередине, спящим на II томе «Мёртвых душ».

В переродившемся состоянии Гоголь не то, что к своим книгам, он ко всем светским книгам относился с подозрением. Да и к самой грамоте тоже. «Учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор…» И вправду, зачем мужику грамота? Любить Россию и всё то, что в ней есть, лучше неграмотному.

Как написал Гоголь, «если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России».

Всё значит всё. И крепостное право, и всё остальное. Любите хомут на своей шее. Любите кнут…

Белинский был этим мракобесием шокирован. Один из его контраргументов в споре с Гоголем был связан с противопоставлением православия и Христа (это один из самых крамольных отрывков переписки): «Что Вы подобное учение опираете на православную церковь - это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма. Но Христа, Христа-то зачем Вы примешали тут?! Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения».

Но у Гоголя к тому времени были свои представления о Христе и христианстве.

«Иногда нужно иметь противу себя озлобленных»

Вообще-то, как ни странно, Гоголь ум имел практический. Всегда видел цель, и шёл к ней, умело опираясь на окружающих, включая двух царей: Пушкина и Николая I (у каждого было своё царство). Но в памяти это, почему-то, не остаётся. Кажется, что человек он был в высшей степени непрактичный и непоседливый. Всё время куда-то нёсся. С одной квартиры в другую. Из города в город, из страны в страну. Искал, наверное, что-то. Можно даже легко догадаться - что именно.

Гоголь был реформатор, но орудием реформ выбрал не экономические рычаги, не политическое переустройство, а смех, способный оживить и разбудить общество. Общество, временами, действительно смеялось, но, как правило, не над тем и не так.

Гоголя долгое время угнетал порядок, а точнее беспорядок общества, «в котором, с одной стороны, представляется утомлённая образованность гражданская, а с другой - какое-то охлаждение душевное, какая-то нравственная усталость, требующая оживотворения». Смех, как раз, и был тем способом «оживотворения».

Но вскоре выяснилось, что божественное отметается, и остаётся животное. Мёртвые души, видимо, тоже приучены смеяться. Слова доходили, но должным образом не действовали. И что тогда оставалось делать?

«Иногда нужно иметь противу себя озлобленных», - писал Гоголь. Но вопрос в том, по какой причине эта злоба появляется?

Брюллов К.П. Портрет Н.В. Гоголя. 1836.

Кому надо, тот понял, что имел в виду автор «Мёртвых душ». Это и по сию пору в книгах Гоголя самое современное. Нам всё время внушают, что русским миром правят хищники. Это, вроде бы, не хорошо, но внушительно. Хищники, как-никак. И доказательств, касалось бы, этому полно. Список жертв ни на чём не умещается и уходит за горизонт.

Жертв, действительно, бесчисленное количество, но, оказывается, не хищники в этом повинны, а, в лучшем случае, крысы-мыши, а то и ничтожные блохи...

Это можно назвать возвышенно: «вечный двигатель», а можно и иначе: «мышиная возня». Эпидемия.
Гоголь описывал мышиную возню с жалостью, а то и с любовью. Если нет любви, то и страдать нечего. А он - страдал. Как мало кто другой страдал. Возможно, в этом и было его предназначение. Страдать и смеяться (пока были силы), и никакой пропасти между тем и другим у него не возникало. Наоборот, одного без другого существовать не могло.

Как человек практический и знающий Россию, он склонен был давать советы, способные разжалобить: «Когда случится, по причине совершенных гадостей, предать иного чиновника суду, то в таком случае нужно, чтобы он предан был с отрешением от дел. Это очень важно...» И далее в «Выбранной переписке с друзьями» он пишет про круговую поруку, которая цементирует русский мир назло России.

А главные слова он приберегает напоследок: «Но, друг, ради Христа, не оставляйте вовсе спихнутого с места чиновника, как бы он дурен ни был: он несчастен...» В этом и кроется секрет многих его героев, которых принято считать отрицательными. Положительного в них и в правду немного. Положительное в них - гоголевская любовь или, хотя бы, жалость.

В конце жизни он мог не догадываться, что счастлив. Ему было не до того, он всё еще был занят. Но нам, сейчас, должно быть уже понятно, что Гоголь оказался счастлив в своих неограниченных любви и таланте. Так что следует порадоваться и за него, и за себя.

***

В записной книжке Гоголь оставил такую запись: «Филарет о русском народе: "В нём света мало, но теплоты много"»

В темноте по неосторожности можно легко обжечься.