Он просил музыкантов: «Улыбайтесь музыкой!»

Дирижер из Копенгагена Мортен Рюерлен Соренсен работал с Псковским симфоническим оркестром. Четыре дня музыканты репетировали. Затем дали концерт, который можно поставить в ряд наиболее удачных, интересных и значимых в пятилетней истории псковского оркестра. Для молодого датского дирижера, за плечами которого пять лет гастрольной практики в Европе, этот «русский дебют» также был интересным и важным опытом. Все сложилось, дирижер и оркестр поняли друг друга. «Когда у музыкантов прошел первый шок… Шок оттого, что они увидели за пультом такого вот глупого дирижера…» - со смехом начинает разговор о псковских впечатлениях Мортен.

Между нами и Бетховеном - море романтизма

- Почему для работы с незнакомым оркестром вы выбрали именно эти произведения: Неоконченную симфонию Шуберта, Первую симфонию Бетховена?

- Программа концерта родилась в результате предварительных переговоров. Я дал свои предложения, оркестр - свои. Симфония Шуберта, например, оказалась нашей «взаимной любовью». Впрочем, было бы удивительно, если бы кто-то не любил Шуберта. Ведь это произведение - огромный мир чувств молодого человека. Всегда молодого: композитор умер молодым. Симфония о том, что человек постоянно оказывается между красотой, любовью и страданием, что он одновременно всесилен и беспомощен. Любое настоящее искусство, впрочем, рождается из противоречий, и свет всегда во тьме.

- Насколько ваш Шуберт - ваш портрет?

- Я только интерпретатор. В какой-то мере, несомненно, играю себя, но прежде всего я должен исполнить музыку Шуберта так, как она была написана, а не только так, как я ее чувствую.

- Тогда почему первую часть бетховенской симфонии вы исполняете в таком стремительном, нетрадиционном темпе?

- Нетрадиционном? Нет, это - не моя выдумка. В Европе Первую симфонию играют именно в таком темпе. Это вопрос контекста. В Европе сейчас стараются исполнять старинную музыку именно так, как ее написал автор. Вплоть до использования современных композитору инструментов. Такому исполнению обязательно предшествуют серьезные музыковедческие исследования.

Строго говоря, дело даже не в темпе - слишком или не слишком быстром. Мы вольно или невольно «наслаиваем» на музыку Бетховена наш последующий музыкальный опыт. А ведь между нами и Бетховеном уместилось море романтизма, были Шуберт, Брамс, были Вагнер и Рихард Штраус. Я хотел бы сыграть Бетховена не столько «выразительно», сколько энергично. Мощная энергетика исходит от этих звуков. Стремительное действие происходит в этой музыке. И еще одно: мы воспринимаем Бетховена слишком трагично. Вы, наверное, видели портрет этого композитора? Я не буду вам рассказывать, каким взъерошенным и с какими безумными глазами его изобразил художник. Впрочем, вполне может быть, что внешне Бетховен был именно таким. Но в музыке он улыбается. Даже если у него на сердце тяжесть. Мало кто из композиторов обладает таким чувством юмора (я имею в виду - в музыке). Бетховен позволяет себе шутить, даже если говорит о трагической любви. Послушайте, как он распоряжается музыкальными акцентами даже в самой ранней, Первой, симфонии, которую мы играем - иногда это просто джаз!

Я просил музыкантов: «Вам надо улыбаться. Я не имею в виду - улыбаться в камеру телерепортеру. Я имею в виду - улыбаться звуком». Просил их играть легко, мыслью опережать музыкальные доли. Иногда нам не хватает такого «положительного невежества», легкомыслия. Но стоит только подумать: «А, все равно. У меня не получится - мой сосед сыграет все до одной ноты» - и перестаешь опасаться случайной ошибки, и все получается. Сердце начинает пульсировать в темпе симфонии.

Я - робкий человек

- Музыка какого композитора вам ближе всего?

- Это вопрос, который любят задавать все репортеры. А все музыканты на него отвечать не любят. Потому что это очень трудный вопрос. В каждый новый день я связан с новой музыкой, она становится мне близкой, неотделимой от меня. Нельзя назвать одного любимого композитора, даже двух, трех. Это может быть десять, может быть даже больше имен. Я могу говорить о Бетховене и Брамсе, Шуберте и Моцарте. Многое из Чайковского я пережил очень глубоко, эта музыка трогает меня и тревожит.

- Вы потомственный музыкант?

- Нет. Мои родители не занимались музыкой профессионально, хотя отец - большой любитель музыки и тонко ее чувствует. Он считает, что это лучшее в мире хобби. Я многому научился у отца. Я с детства любил музыку, и никогда не было такого, чтобы я занимался «из-под палки».

- Но вы начинали учебу как скрипач и как пианист. Почему вы в конце концов предпочли карьере солиста карьеру дирижера?

- Здесь много причин. Часть из них скрыта в моем характере. Я достаточно робкий человек и не люблю находиться в центре внимания. Когда же я общаюсь с музыкантами, во мне появляется уверенность (я не знаю природу этого чувства). Уверенность в том, что я могу вести оркестр за собой и что мы идем правильно. Еще одно: рождается принципиально новое ощущение времени, когда работаешь с оркестром. Я говорю или дирижирую одну минуту, но меня слушают пятьдесят человек. И эта минута становится равной пятидесяти минутам. Счастливым минутам!

- А люди в зале? Почему вы сейчас говорите только о музыкантах, но не о слушателях?

- Несомненно, я очень уважаю публику и ценю ее сердечное участие в музыке. Я знаю, как трудно играть, если зал почему-то равнодушен. Но все-таки, исполняя музыку, прежде всего общаюсь с музыкантами. Не просто потому, что у нас в этот момент общая работа. Дело в том, что в эти мгновения в пятьдесят раз «уплотняется» не только время. Исполняя музыку, мы живем одним общим чувством. Оно исходит из пятидесяти сердец, и каждый вносит нечто свое, свой оттенок, и чувство становится в пятьдесят раз сложнее и богаче. И прекраснее. Когда случаются такие минуты, я думаю: «Вот то, ради чего я здесь и почему я здесь!»

Работа: точки отсчета

- Не тайна, что музыка дает нам не только утешение, но и добавляет в жизнь разные смыслы. Все ли в жизни вы «проверяете» музыкой?

- Еще несколько лет назад для меня музыка действительно была главным в жизни. Но потом я встретил девушку, которая стала моей женой, и понял, что в жизни бывают другие ценности.

Никогда не использую музыку как терапию, как средство решения каких-то личных проблем. В этом смысле между мной как личностью и мной как дирижером есть разделительная линия. Но, конечно, музыка для меня важнее, чем просто профессия, просто работа.

Знаю одно. Если в какой-то момент я почувствую, что оркестр «что-то там играет», а я «что-то там показываю» и все это «весьма неплохо смотрится», то перестану дирижировать и найду себе какое-нибудь другое занятие.

- Сейчас в петербургской консерватории вы берете уроки у Александра Полищука. Что для вас наиболее привлекательно в русской дирижерской школе?

- Я бы говорил не столько даже о русской дирижерской школе в целом, сколько о санкт-петербургской школе. Петербургские дирижеры отличаются очень высокой техникой. Их система продумана до мелочей. Это тот случай, когда расчет настолько точен, что все жесты кажутся абсолютно естественными, чуть ли не природными и воспринимаются музыкантами как бы бессознательно. В конце концов это совсем несложно - показывать доли, расставляя как бы «точки отсчета». Но ведь любая система координат чертится не ради самой себя, и самое важное это то, что расположить между точками. Петербургская школа отличается тщательностью проработки звука, продуманностью фразировки, и это меня тоже чрезвычайно привлекает.

- Каковы, на ваш взгляд, плюсы и минусы псковского оркестра?

- О минусах я ничего говорить не могу, хотя бы оттого, что мало работал с коллективом. А основным достоинством оркестра, как мне представляется, является то, что музыканты здесь интеллектуально и духовно открыты навстречу новому. Они слышат и понимают, что им хотят сказать, и это дает основание надеяться и на дальнейший рост, и на творческий успех.

Дирижер уехал из Пскова спустя несколько часов после концерта. Через несколько часов после того, как в Неоконченной симфонии отстрадали скрипки и пропел любовную песню кларнет. После того, как в смешной пьесе датского композитора Люмбуйе («его еще называют датским Штраусом») звенели колокольчики и несколько раз стреляло шумное пробочное ружье. Пьеса называется «Ящик шампанского», в Дании традиционно исполняется под Новый год.

Может быть, и в России, в Пскове пьеса понравится, и традиция приживется, надеется маэстро из Копенгагена Мортен Соренсен.

И с этой надеждой он даже свое пробковое ружье псковскому маэстро Галковскому подарил!

Наталья ЧЕРНОВА.

Фото: Наталья Бобровская